– Я же говорил тебе однажды: не надо бабушку лохматить. Мне нужен настоящий проект. Только не рассказывай мне про сто копий и тысячу надежных людей. Я уже наслушался этих сказок до икоты. И поторопись, потому что у меня мало времени.
– Что случилось? – спросил Кацнельсон. Глаза его бегали, как два затравленных черных зверька, руки бесцельно шарили по одеялу. – К чему такая спешка?
Уберите пистолет, я вас умоляю. Мы же интеллигентные люди…
Губанов молча передернул затвор. Лицо его закаменело, левый глаз холодно сощурился, а правый бесстрастно смотрел на Кацнельсона поверх пистолетного ствола.
– Я понял, – быстро сказал Кацнельсон. – Что вы, в самом деле… Нельзя же так нервничать из-за мелочей! Смотрите, я уже встаю. Сейчас у вас будет ваш проект, успокойтесь. В конце концов, зачем он мне нужен? Просто хотелось, чтобы была память. Все-таки такая работа! Уникальная работа, поверьте Кацнельсону! Творение безымянного гения…
Продолжая молоть эту чепуху дрожащим от страха голосом, Яков Семенович сполз с кровати, осторожно протиснулся мимо Губанова и босиком прошлепал в угол, где громоздились ящики с водкой. Губанов поворачивался вслед ему всем корпусом, как орудийная башня линкора, провожая суетливого прораба стволом пистолета. Кацнельсон начал сноровисто снимать ящики со штабеля и отставлять их в сторону. Руки у него тряслись, и бутылки в ящиках мелодично позванивали.
– Что ты делаешь, идиот? – спросил Губанов, решивший, что Кацнельсон просто спятил от страха.
– Достаю ваш проект, – ответил прораб, со сноровкой бывалого грузчика растаскивая штабель.
Когда последний ящик был сдвинут в сторону, Яков Семенович поднял доску в самом углу, запустил руку в образовавшуюся щель и вытащил тяжелую папку.
– Вот, – сказал он, протягивая папку Губанову и стараясь не смотреть на пистолет.
– Жги, – сказал майор, носком ботинка придвигая к прорабу жестяное ведро.
Кацнельсон трясущейся рукой нашарил на столе спички и принялся один за другим жечь листы проекта. Вагончик быстро наполнился удушливым дымом и отвратительной вонью горящего ватмана.
– Быстрее, – сказал Губанов, покосившись на часы. – Скоро твои “турки” проснутся, а ты тут ползаешь в одних кальсонах.
Он вышел в тамбур и приоткрыл дверь на улицу, чтобы дым вытягивало наружу. Густые белые клубы устремились в щель. Губанов подумал, что снаружи это, должно быть, здорово смахивает на настоящий пожар. Мысль о пожаре показалась ему не лишенной некоторой привлекательности.
Почему бы и нет, решил он и вернулся в вагончик.
Кацнельсон все еще суетился вокруг ведра, кашляя в дыму и судорожно комкая плотную бумагу, чтобы лучше горела. Он был настолько занят, что даже не взглянул на Губанова, когда тот снова появился в дверях. Майор не стал произносить прощальных слов, а просто поднял пистолет и выстрелил. В блестящей круглой лысине прораба вдруг появилось черное круглое отверстие, потом оттуда хлынула кровь, и мертвый архитектор мягко завалился на левый бок.
Губанов ногой перевернул ведро, высыпав горящую бумагу на пол. Рассыпавшиеся вокруг страницы немедленно занялись, и правая штанина прорабских кальсон тоже задымилась, распространяя удушливую вонь. Майор закашлялся и быстро вышел из вагончика, плотно закрыв за собой дверь.
На ступеньках он остановился и закурил. Холодный ветер пополам с секущим снегом хлопал длинными полами его незастегнутого пальто и трепал волосы на непокрытой голове. Губанов неторопливо двинулся к главному корпусу, держа пистолет с глушителем в опущенной руке. Снег скрипел под его модными ботинками, сигарета дымилась в углу оскаленного рта, и ветер высекал из нее длинные красные искры, которые быстро гасли в темноте. Майор ухмылялся, и в его ухмылке сквозило безумие.
Он поднялся по широким мраморным ступеням, пересек широкое крыльцо и открыл тяжелую стеклянную дверь. Ветер громко хлопнул ею у него за спиной. Губанов подумал, что доктор мог услышать этот звук, но это уже не имело значения: вряд ли Маслов успеет сообразить, в чем дело, и спрятаться.
Все так же неторопливо он пересек просторный, погруженный в полумрак вестибюль. Снег таял у него на волосах и на плечах его черного пальто. Капли талой воды стекали по его щекам, и со стороны могло показаться, что майор Губанов плачет.
Он поднялся на второй этаж по главной лестнице и толкнул дверь кабинета главврача. В кабинете по-прежнему горел свет, под потолком, как всегда, зависло облако табачного дыма, на столе стояла грязная чашка с остатками кофе. Простыни на широком кожаном диване были смяты, в изголовье валялся один из столь любимых доктором романов в бумажной обложке, но самого Маслова в кабинете не было.
Губанов заметил в потолке прямо над столом зияющую квадратную дыру и сразу понял, в чем дело. Проклятый Айболит как-то догадался, что он пришел по его душу, и решил удрать, прихватив с собой проект. Видимо, ценой проекта этот трусливый очкастый мозгляк надеялся купить себе прощение.
Майор грязно выругался и, не зная, как еще выразить душившую его ярость, выстрелом из пистолета вдребезги разнес стоявшую на столе чашку. Звон разлетевшихся во все стороны осколков немного отрезвил его, и он опрометью выскочил из кабинета.
Доктор не мог уйти далеко. Вряд ли он способен, не имея ключей, угнать “ауди” или “жигули” Кацнельсона. Пешком ему было не уйти, и значит, доктор мог пока подождать. Нужно было еще проститься с женой.
Прыгая через две ступеньки, Губанов взлетел на четвертый этаж и издал оглушительный матерный рык, увидев всего в нескольких метрах от себя Маслова, который возился у дверей одной из палат.